продолжение film frame FOUR // «pouring rain» nf – i just wanna know i thought that we were close but now that door is closed when did we lose control… [мне не нужны извинения] Слёзы застилают глаза, а пульс в ушах колотит незамысловатый бит всех униженных и оскорблённых. Который раз спотыкаюсь, почти собирая подбородком асфальт, но вовремя удерживаюсь за столб. Я совершенно ничего не вижу, но я бегу. Сам не знаю куда, но лишь бы подальше от этого убогого места, пристанища дьявольских ухмылок и бесящих рож. Я бы плюнул им всем в лицо, расквасил морды и оставил бы подыхать на сыром и мокром от проливного дождя асфальте. Но я слабак. Слабак до того, что даже ударить никого не могу, что отказать, обидеть, послать, заступиться за себя не могу! Самому от себя тошно и противно, хочется блевать, хотя желудок полностью пуст. Выблевать себя? Оставить в луже свою душу, пусть подыхает, гадина, из-за неё одни проблемы. [что с тобой не так?] Никогда не клишировал себя, как плаксу, но за последний час побил все рекорды. Он предал меня. Этот сукин сын, лицемерная мразь, что так искренне улыбалась и преданно смотрела в душу, сровнял меня с дерьмом, даже глазом не моргнув. Как будто не было десяти лет дружбы, как будто всё нахуй вычеркнуто и перечёркнуто было, вырваны листочки календарей, личных дневников, школьные записки сожжены, парты с инициалами и слова «forever» и «always» смыты в унитаз, доживая свой век в канализации. Там и место нашей дружбе. В ебучем водосточном канале, среди кучи дерьма и мочи. Вот как я оцениваю нас. Сука. Как же я тебя ненавижу. [наверное, ты и не помнишь, ведь тогда ты был другим] Первый день старшей школы вспоминается так, будто это было вчера. Куча новых знакомых, вокруг один лишь шум и смех, никому нет дела до занятий и нудных преподов: все обсуждают приближающуюся вечеринку по случаю вступления в почти что взрослую жизнь. По сути, так оно есть. Два года старшей школы – это как отдельный сезон сериала о твоей жизни, а не парочка скучноватых пилотных серий. Заходя в школу уже будучи старшеклассником, даже воздух по-другому вдыхается, а уже вызубренное школьное меню кажется чем-то новым. Это психология: все сразу вспоминают кинофильмы или сериалы, где всё канонично до невозможности: есть элита, есть неформалы, есть те, кого ненавидят и презирают. Если вы думаете, что такое разделение – лишь выдумка режиссёров, я вас огорчу. Это реальность, к которой ты сначала относишься скептически, типа «да не, быть не может, это ведь не подростковая драма какая-то», потом приглядываешься и охуеваешь: «что блять у этих подростков в головах?», а затем потихоньку привыкаешь и как-то даже не представляешь свою школу без этой иерархии. Так всё и с нами было. [ты говорил, что будешь рядом] Когда мы только заходили в этот мир похоти и разврата [учёбы и предстоящих экзаменов], было как-то волнительно, но волнение было чем-то… хорошим. Предвкушение новой жизни, полной грандиозных приключений, неожиданных знакомств и пьянок каждую пятницу теплилось на языке, заставляя нервно облизывать губу, глядя на горящие глаза друга. Ему это нравилось не меньше, чем мне, ведь мы много говорили о том, как проведём последние два года старшей школы. Говорили слишком много, строили планы, великие и не очень. Кико был решительно настроен на баскетбольную команду [ему только туда и надо с его выносливостью и телосложением], а я наведался в драматический кружок, чтобы уже как-то вливаться в свою будущую профессию режиссёра, на которую я был нацелен довольно-таки серьёзно даже в те годы. Но ещё приключений хотелось напихать на целый блокбастер, который можно было бы заснять на мою камеру. Запечатлеть каждую секунду, каждый момент новой жизни, чтобы потом наслаждаться ими в старости, детям и внукам показывать, что творили их деды, как отжигали, а! Разным детям, естественно. Хотелось заснять и будние дни, и громкие вечеринки, и свои впечатления от всего этого. Идея казалось до одурения чумовой. А как же иначе? И начали мы с первой вечеринки в честь посвящения в старшеклассников. [я ещё помню это] На камере хранится запись вечеринки от начала до её завершения, когда я уже неумело шатался с камерой по дому, снимая то танцующих на столе девушек, обливающихся напитками, то сосущуюся парочку в ванной, то блюющего в эту же ванную одноклассника. Хотя начиналось всё очень даже цивилизованно: мы все познакомились [меня сразу поймали на слове скинуть потом видео с охиревшей пати всем на почту и записали в негласные экспонаты того вечера, которого «не трогать, он нам документалку пилит»], выпили шампанского, отметив этим начало новой жизни, а потом уже понеслась. Веселье от слова совсем. Шум музыки, крики с разных сторон, полнейший движ и только. Я не успевал за всеми, но Кико с лихвой мне помогал, подзывая в разные углы дома, а то и на улицу, чтобы заснять какой-нибудь трэш: парни ссали на цветы в горшках, кто-то громко стонал за дверьми одной из спален, а где-то ребята из баскетбольной команды спаивали Кико. Это была наша конечная остановка. Парни мне эти откровенно говоря не нравились, но Кхаю было в их компании вполне комфортно, что меня смутило сразу же: ему может быть комфортно с кем-то, кроме меня? Меня жутко бесили эти качки переростки, а их шуточки были обидными, и я ждал хоть какого-то заступничества со стороны своего какого-никакого, но хёна, а он лишь улыбался и говорил нежно: «Не дуйся, Тэтэ, тебе очень идёт рыжий. Мне же нравится!». [не знаю, что с нами случилось] Он был свински ужрат. Таким я его не видел даже на нашу первую пьянку, когда Кико жутко перебрал и заблевал все кусты около моего забора. Причем делал он это из окна второго этажа. Чудо-ребёнок. Но в тот вечер он побил собственный рекорд. Я заснял, как он танцевал на столе под Мирайю Керри, а все ему аплодировали [некоторые и деньги кидали]. И знали бы вы, чего мне стоило, чтобы этот придурок не начал тут оголяться. Пришлось спихнуть его с чёртового стола, разбив ему губу, а потом долго и упорно отговаривать не играть в бутылочку. Нет. Это никогда ничем хорошим не кончалось. Ни в фильмах, ни в сериалах, ни в моей голове. Но вы поглядите на этого мачо, хотелось выебнуться перед друзьями, типа он тут любую бабу охмурит и засосёт. Да так-то оно всё и было, на самом деле. К 16 годам Кико хорошенько так возмужал и стал объектом внимания девушек не только за пухлые щёчки и милые глазки, но уже и за подкаченное тело, хитрый взгляд и образ плейбоя, которого все хотят, но не все получают. А тут бутылочка – самый беспроигрышный вариант даже для неудачника, я уже молчу про нашего мачмо. «Ты со мной?» - и как я мог тогда просто взять и пойти заниматься своими делами, когда это чудо хер знает, что творит. [ведь это ты заварила всю кашу] Это была вынужденная мера, точно вынужденная. И когда, крутанув бутылочку, она указала на Янга, я не сразу сообразил, о чем скандирует толпа. Поцеловать своего лучшего друга? Вы серьёзно? А ещё че? Но не успел я подняться на ноги и ретироваться по-быстрому и под шумок, как меня притянули за шею, и губы оказались в самом настоящем плену у чужих губ. Я много раз целовался с бабами, даже один раз на слабо попробовал и с парнем, но… Целовать Кико… Я бы сравнил его губы с мёдом, если бы они не были настолько вымочены в алкоголе. Я бы сравнил его язык со змеёй, которая ловко извивается, пытаясь поймать свою жертву, если бы сам не был жертвой. Самой, блять, настоящей жертвой, которую вот так просто поймали в клетку. Одним ебучим поцелуем. Если бы я тогда знал, что потом со мной будет, нахер бы оттокнул, брезгливо бы вытер губы рукавом толстовки и сказал бы, что он херово целуется. Но дело в том, что он целуется слишком хорошо, чтобы быть моим лучшим другом. Сначала он осторожно и опасливо перебирал мои губы своими, смотря прямо [в душу] в глаза, ни на секунду не прерывая зрительный контакт. И, когда он чуть прикусил мою нижнюю губу, и я вздохнул, Кико немедленно просунул свой язык ко мне в рот, намертво закрывая глаза и наклоняя голову в бок. Я был нем, глух и слеп. Ничего не замечал вокруг, а время будто и вовсе остановилось. Будто резко перестало существовать что-либо, кроме наших соединённых губ. Тогда я подумал: готов целовать вечно. Тогда я понял: сижу столбом. Обхватив своего лучшего, мать его, друга за талию, я стал более, чем активно отвечать на поцелуй, а из моего грёбанного податливого рта то и дело вылетали вздохи и полустоны, которые Янг жадно глотал, улыбаясь, как последняя сволочь. Будто каждый день сосётся со своим другом. Я наконец-то закрыл глаза в то время, как наши язык прочно переплелись между собой, а его привкус виски с колой стал моим привкусом тоже. И, когда он по инерции начал укладывать меня на лопатки, мы поняли, что зашло всё слишком далеко, а неприятное улюлюканье со стороны начало давить на барабанные перепонки. Наш пузырь, в котором были только мы, лопнул, и окружение волной накатило, что-то крича и смеясь. А я всё ещё смотрел на Кико, который рвано дышал и прожигал пьяным взглядом дыру в моих губах. Но, когда его взгляд наконец дошёл до моих глаз, я понял, что влип. Влип, нахер, по первое число. Внутри всё судорожно скрутилось и застонало, и лишь рука, коснувшаяся моего запястья, и тихий шёпот: «Идём» вывели меня из, казалось, вечного транса, а рука повела за собой. [ты всё у меня отнял] В ту ночь я стал его. Бесповоротно, навсегда и полностью, сам того не понимая. Губы болели от поцелуев, задницу саднило, а по телу расцветали, как майские цветы, засосы, но я всё ещё послушно поглаживал его по спине, пока он блевал в унитаз, выуживая из себя всё то, что он так нещадно жрал весь вечер. Я также бережно умыл его, также бережно уложил на кровать и укрыл одеялом, задвинул шторы, чтобы утром они скрыли палящее солнце, а сам лёг спиной к парню, сразу ощутив обхватившую меня поперёк талии руку. Было страшно. Страшнее, чем тогда на кухне, страшнее, чем вообще когда-либо. И палящее солнце не встретило нас с утра… Начался бесконечный проливной дождь. [жаль, не могу сказать, что это стало для меня неожиданностью] И этот гнусный дождь – лишнее напоминание о той ночи. О том моменте, когда Кико, ебаный, Янг целовал меня яростно и страстно, будто хотел этого не меньше, чем целую жизнь. Брал меня так хорошо и приятно, не больно, но и не нежно. Как будто знал каждую эрогенную точку моего тела, знал, как я люблю, где я люблю и кого люблю. Выпитывал из меня всю энергетику, как чёртов вампир, заставляя лишь обессиленно дышать ему в шею и стонать его имя снова и снова, снова и снова. А теперь тянет блевать. От одного имени и образа в голове. Хочется выкинуть его, раз и навсегда, и никогда больше не вспоминать ни ту ночь, ни те поцелуи, ни того человека вообще. Он стал в одночасье для меня мёртв. Абсолютно. В моей жизни больше не было место для Кхая Янга и воспоминаний о нём. Но, как назло, кто-то во всей красе записал на камеру бутылочный поцелуй. Ненавижу. [я чувствую, что мы отдаляемся] Всё пошло по кривой вниз. С тем утром, когда я проснулся один в постели. Когда я нигде не нашёл Кико, а вечером увидел сообщение от «Куки» с пафосным: «Нам надо поговорить». Конечно, и чего я ожидал? Что он принесёт мне завтрак в постель? Или что выложить лепестками роз моё имя? Или скажет мне, как долго этого ждал? Да хера с два. Я изначально понимал, где-то в глубине души, когда он стелил меня на кровати, что это всё не кончится ничем хорошим. Но как пубертатная девица – повёлся на член. И мне было так похуй, что это Кико. Точнее, наоборот. Я… был безумно счастлив в тот момент с ним? Да я бы на репит его поставил и крутил бы у себя в комнате на большой плазме, как самую зачётную порнушку. Но не Кико. Кико это было всё ни к стати, ни к репутации, ни к уважению в команде. Он тактично попросил меня молчать об этом и вообще забыть, будто ничего и не было. Будто он не ебал меня всю ночь, оставляя метки, которые мочалкой не сотрёшь; будто я не стонал ему на ухо о том, как я обожаю его; будто мы не получили удовольствие и незабываемое наслаждение. Сотри всё нахуй и поломай карту памяти. И что я буду делать с поломанным собой? «Мы были пьяны». Нет, мы протрезвели, когда щёлкнул замок на двери в спальню. [ты проходишь мимо меня в коридоре, не говоря ни слова] Мы почти перестали контактировать. Поначалу как-то пытались шутить и делать вид, что мы по-прежнему лучшие друзья, но даже самые отсталые от сплетен люди стали спрашивать, всё ли у нас в порядке. Да всё в порядке, кроме нас самих, знаете. В полном ахуе, кроме того, что мы не общаемся. Всё пиздец как замечательно, кроме моих слёз и его похуизма. Всё так шикарно, что меня перестали интересовать девушки вообще и буквально через неделю я насадился на парня из клуба, который с радостью вытрахал из меня все мысли о Кико прямо в грязном и вонючем туалете. Но они вернулись. Мысли ударили с тройной силой и били каждый раз под дых, когда Кико проходил мимо со своими новыми друзьями и сдержанно здоровался со мной. Мы перестали разговаривать по телефону, а потом я узнал от знакомой, что он удалил мой номер совсем. Я стал видеть мокрые сны с Кико в главной роли, а потом узнавал на следующий день, что он оприходовал очередную шалаву из параллельного класса. Я дрочил на него в душе, а он игнорировал все мои попытки заговорить. Я опустился ниже некуда [есть], самому себе казался таким жалким, что в зеркало смотреть не хотелось. И опускались руки, и подкашивались ноги, но, когда я в конец отчаялся вернуть его дружбу, меня зажали в туалете. [ты лишь лгал мне] Он говорил, как сильно скучает, как знает, что я подставляюсь направо и налево, и ему это жуть как не нравится, как хочет меня, «до одури и помутнения». Он говорил поэтично и грубо, касаясь своими огромными ладонями моего тела, снова даря ласку, по которой я так скучал с той ночи. Прошло ебучих три месяца, а я всё ещё помнил, как и где он касался меня, а он, казалось, помнил, где мне нравилось больше всего. И я был опущен. Во всех смыслах: и морально, и на колени. Я знал, что мною движело, прекрасно понимал, почему я готов на всё для него, даже на такой унизительный отсос в кабинке школьного туалета, но это не значило, что я соглашался со своим разумом. Я всё списывал на банальное скучание по тому, как хорошо с ним было тогда, по тому, что никогда не было моим, а теперь вдруг само лезет, да ещё и стонет так насыщенно, будто репетировал у зеркала стоял. А я так рьяно пытаюсь доказать, что я охуенный любовник, загоняя в себя орган по самые гланды, но упускаю момент, что чем громче он шепчет моё имя, тем сильнее колит глаза, а сердце предательски сжимается. Тогда, отсасывая ему в туалете, я понял, что люблю. Люблю его всем ёбнутымв край сердцем, выебанной душой и до последнего «ненавижу». До того, что даже сверля взглядом его макушку на следующий день, когда по всей школе разнеслись фотографии моего фееричного отсоса, я не смог подойти к нему и втащить как следует. Я не смог ничего. Смотрел завороженно, как он, опустив голову, поджал губы, а его друзья одобряще хлопают его по плечу, усмехаясь мне в лицо. А потом просто развернусь и убегу. [тебе всё равно, что ты теряешь меня] Убегу нахер, чтобы не видеть этого ублюдка, который испоганил мне жизнь всем своим существованием. Которому никогда был не нужен я, ему всегда нужна была слава и престиж. Ебучий детский комплекс малолетки, которому в детстве мало доставалось внимания. Да на, блять! Выкуси сполна это чертово восхищение твоей хитрожопостью, красивым личиком и накаченным тельцем. Получи всё: славу в школе, уважение в команде, кучу тёлок и заебатое портфолию моих фоток с твоим членом во рту. Всю мою ненависть. Наслаждайся, уебок. А я просто запрусь в комнате и буду реветь, как баба, как последняя грёбанная баба, которую отверг самый красивый мальчик в школе, да ещё и таким жалким способом. Я ненавижу тебя, не-на-ви-жу. [из-за тебя я задаюсь вопросом, что есть доверие] Весь мир переломился на «до» и «после», вся наша дружба, которая и так держалась на честном слове, развалилась, как упавшая фарфоровая кукла, хотя раньше была твёрже, чем сталь. Я не появлялся в школе три недели, потратив их на раздумья о том, как мне жить дальше. И было вообще плевать на то, что я был опозорен на всю школу. Было плевать на смешки в мой адрес, на кучу сообщений в фейсбуке с оскорблениями и извращенскими предложениями. Мозг и сердце ело предательство. Съедало по кусочкам, не оставляя даже косточек, обгладывая мою душу целиком, а после выкидывая на свалку с остальными отходами, типа нашей дружбы с Кико. Приходили самые дурацкие идеи, самые унизительные выдумки и желания… Я больше всего боялся, что это наш конец. Что всё, гейм овер, на этом остановка десятилетней дружбы милого мальчика Куки с оленьими глазами и балагура Тэтэ с квадратной улыбкой. И любой план действий казался больше бредом, чем реальным планом. Но в голове сидела одна мысль, которая не давала покоя ни на секунду, не отпускала из своего плена, как когда-то губы Кико не отпускали мои: «Ему понравилось?». Мне хотелось знать, вспоминает ли он обо мне, о том, что случилось, хочет ли вернуть всё на места, попробовать новое или послать меня нахер? Я загорелся идеей узнать это, как чёртов маяк среди моря, который ищет, как бы побыстрее повеситься на шторке в ванной. [теперь ты хочешь покинуть корабль, оставить меня одного] Выловить Кико, когда он будет один, было достаточно просто. Я знал, что ровно в 9 каждый четверг у него заканчивается тренировка в танцзале, и он шурует домой. Дело времени – просто подождать. А когда знакомый силуэт появился в начале тёмного переулка, долго думать было некогда. Быстро пригвоздив к стене, пропуская давно непроизносимое этими устами «Тэ?», я моментально вцепился в него руками, почти сразу врываясь своим языком в его рот. Он изворачивался, отмахивался, пытался отодвинуть такого настырного меня, но я не собирался уступать. Не в этот раз. Вставая уже в привычную коленную позу, я лишь и думал о том, как побыстрее стянуть с него штаны. Слышал сверху возмущения, недовольства, а мои руки постоянно отпихивались, но я дошёл до того, что мне было нужно, сразу, без лишних прелюдий, припадая губами, медленно и плавно покачивая головой [как он любит]. И он перестал брыкаться, перестал сопротивляться, а только покрепче схватил меня за волосы и стал сам задавать темп, а я успевал лишь податливо открывать рот шире, не давая ему отстраниться или передумать, заглатывая профессиональнее некуда. [что случилось с твоей душой?] Я проглотил всё, что только мог: и обиды, и боль, и сперму. И, вытирая губы рукавом свитера, я поднял глаза вверх, на лицо парня, который всё ещё не отошёл от оргазма, и наконец-то подал голос, который сейчас казался даже не моим [хриплый и низкий]: «Не говори, что тебе не понравилось». Он лишь непонимающе посмотрел вниз, пытаясь сложить картинку в голове и понять то, о чем я думаю. Мою мотивацию к действию [что-то никогда не меняется]. «Не говори, блять, что ты ни капли не хочешь меня!» - уже срывался на крик, поднимаясь с колен, а он лишь похуистично натягивал свои шмотки обратно, даже не смотря на меня, из-за чего я начинал кипеть, как чайник на плите. «Не строй из себя крутого! Я знаю тебя, черт бы тебя побрал! Я знаю тебя лучше, чем кто-либо!» - уже на грани истерики толкал его в грудь, пытаясь таким образом вытащить хотя бы слово. На глазах уже виднелась влага, а изо рта вырвался всхлип собственной безысходности. Голос резко стал до неузнаваемости тихим: «Куки, я чувствую тебя… Ты скучаешь по мне». Я начал медленно подходить к нему, но Кико всё ещё не поднимал взгляда. «Ты любишь меня, Куки» - и руки рвались обнять. Они почти-почти касались плеч, когда меня, как ножом, пронзил резкий взгляд. [ты говорил, что умрёшь ради меня] «Ты такой жалкий, Теодор. Я. Тебя. Не. Люблю. Оставь меня в покое» - холодный тон, холодный взгляд, холодный дождь. Он уходит, а я всё ещё смотрю в стену напротив, где только что стоял Кико, и пытаюсь собраться с мыслями. И себя. Это был последний раз, когда мы виделись, и я больше не знал, чем живёт и дышит Кхай Ко Янг. наверное, я тебе не нужен... film frame FIVE // «habit of wormy apple» our last night – habits you're gone and i got to stay high all the time to keep you off my mind high all the time to keep you off my mind «Ректору NYFA, Майклу Джей. Янгу Рекомендательное письмо По окончанию международного конкурса юных режиссёров «First Frame» (далее «FF») при спонсировании Академии Киноискусств, было выявлено несколько кандидатов, которые, по субъективному мнению комиссии конкурса, могут бороться на особых правах за место для обучение в New York Film Academy (далее «NYFA»). Кандидат Теодор Ванн Мо награждён дипломом первой степени и абсолютным грантом на полное бюджетное обучение в NYFA. В конкурсе юных режиссёров «FF» Теодор показал себя целеустремлённой и творческой личностью. На всех трёх этапах, составляющих конкурсное состязание, Теодор блестяще справлялся со всеми данными нами заданиями: без единой ошибки прошёл теоретический этап, превосходно отработал в роли оператора на нашем импровизированном шоу и снял собственную короткометражную ленту (приложение в портфолио абитуриента), которая и стала его визитной карточкой для его победы в конкурсе юных режиссёров «FF». Судейская коллегия выделила такие яркие персоналии Теодора, как умение общаться с людьми, актёрский навык, своеобразный не однобокий подход к проблемам современности, критичность ума и стремление к саморазвитию, что являются очень важными качествами для приёма данного абитуриента в Академию. Волевой характер, устойчивая жизненная позиция и отличные начальные навыки в кинопроизводстве позволили нашей комиссии сформировать точный психологический портрет юноши, изложенный выше, и прийти к выводу, что Теодор Мо заслуживает получения гранта на обучение в New York Film Academy. В связи с этим, просим Вас обратить особое внимания на этого абитуриента и, по прохождению всех этапов конкурсных испытаний Академии, зачислить Теодора Ванн Мо на первый курс факультета кинорежиссуры в городе Лос-Анджелес при студии Universal. С уважением, Комиссия международного конкурса юных режиссёров «Film Frame».» [пробуя на вкус одиночество] Так я оказался в ЛА. Снова. Спустя столько лет, вдыхая этот спёртый воздух аэропорта и продавленных сидений в зале ожидания, я понимаю, как скучал. Возможно, сам того не осознавая, я скучал именно по этому городу. Можно, конечно, всё спирать на то, что Сан-Диего мне не нравился изначально, и я хотел сбежать из этого города куда подальше, но это не умоляет тот факт, что сбежал бы я всё равно в солнечный Лос-Анджелес. Будто я был в ссылке столько лет, а теперь приехал в родные края. [я тут бывал и всё это видел] Я не был здесь 15 лет, но почему-то в моей голове всё ещё теплится мысль, что город совершенно не изменился. Те же согревающие улицы, тот же первозданный вид, невероятной красоты здания в центре города, которые будто улыбаются своими парадными дверями и подмигивают пластиковыми окнами. Изменилось только одно – я. Теперь я не трёхлетний мальчик. Теперь я вообще не мальчик. Всё, что выдаёт мою всё ещё детскую натуру семиклассника – брелок с Микеланджело из Черепашек-Ниндзя на портфеле. А так – я вполне солидно выхожу за статного юношу, который приехал в Лос-Анджелес для того, что построить свою счастливую жизнь. [я не так уж оригинален] «Переезд из Сан-Диего мне просто необходим» - мысль, крутившаяся в моей голове с подозрительной частотой последний год обучения в другой школе. Там я ни с кем не вступал в конфликт, полностью отдал себя предстоящим экзаменам, подготовке к ним, а также принял наконец-то участие в конкурсе на получение гранта в Академии Киноискусства. Не сказать, что это было прямо-таки мечтой моей жизни… Это было целью. С самого начала, с осознания того, кем я хочу стать, не рассматривался другой вариант, помимо этой Академии. Идея-фикс прочно засела в моей голове лет в 14, когда я открыл для себя все прелести обучения в NYFA. Безумно радовал тот факт, что это не Нью-Йорский университет, где, конечно же, есть направление по моей специальности, но узкий профиль не позволяет поднять руку и заполнить документы на зачисление в этот университет. Да и не факт, что меня бы туда взяли. Там нынче только блатные в почёте, остальные так, мишура на ёлке, а все звёзды – сверху. В Академии всё было с этим гораздо лучше, может даже в какой-то мере поэтичнее: люди шли туда в первую очередь для собственного саморазвития, платили баснословные деньги, лишь бы обучаться в этом месте. И не просто же это, да? А изучив список выпускников, которым удалось закончить Академию и строить карьеру уже вне её стен, я понял, что это моё. И я надеюсь, что не разочаруюсь. Возможно, я был немного предвзят всё же, так как мама несильно хотела, чтобы я шёл по стопам отца, её бывшего мужа по совместительству, а мне так хотелось ей напакостить напоследок, что я не сдержался. Но это всего лишь догадка. К тому же, с камерой в руке я с самого детства, чего уж тут говорить о каком-то сложном выборе будущего: не было ни малейших метаний. Просто взял и подал заявку на конкурс. Лишь бы побыстрее свалить из этого ебучего города. [меня это не волнует] Мама стала какой-то совсем неуёмной. Сначала она долго выпытывала из меня информацию, почему к нам в гости больше не заходит Кай. «Да позвони и спроси, я откуда блять знаю!» - ответил я в один вечер, когда грусть и ностальгия накатила как никогда, а мать лезла и лезла со своими расспросами о её любимом Кхае. По-моему, она любила его больше, чем родного сына. Конечно, Кхай же у нас такой добренький, хорошенький, скромненький, тихий ребёночек, который и поможет посуду помыть, и со стола уберёт, и не шумный, и не перепирается, «в отличие от тебя, Тэ». Для всех он такой заоблачно хороший, прям Мессия на землю спустилась, ну куда ж деваться! А я что? Громкий, приставучий, заносчивый, всех постоянно бешу и шутки у меня даже несмешные, а вот Кай! Конечно, в библии же написано прямым текстом написано: выеби ближнего своего, а потом избегай любых встреч с ним, потом снова выеби орально в туалете школы, а потом ещё скажи, что не любишь и вообще кто ты такой, отвали. Да. Так и писалось. Новый завет, не слышали? Бесит это вечное восхваление ублюдков по типу Янга. И что только в них девчонки находят, кроме содержимого штанов? [хоть и немного неуютно] Мама взбунтовалась ещё и после моей просьбы перевести меня в другую школу без объяснения причины [незачем травмировать психику матери], да тут ещё и сын её, спустя столько грёбанных лет заботы и внимания чисто материнского, до сих пор помнит о том уроде, который сломал ей жизнь, оставил с двумя детьми совсем одну. Мало того, что помнит – он всё ещё предан ему, как собачка. И всё равно, что этой собачке уже 18, и она должна соображать, какую подлость совершил её отец. Но это подсознательное, из черепной коробки не выдолбишь то, что отец – вечный пример для подражания. И я понимаю её чувства. Матери до жути и коликов в сердце обидно, что её сынишка, которого она растила, поила, одевала не видит в ней того, что видит в том напыщенном и лицемерной Дон Жуане, у которого не заиграли ни совесть, ни отцовский инстинкт даже по прошествии много лет. И как бы я не объяснял, что безукоризненно благодарен маме за всё, что она мне дала, Суан понимает, что не заменит тех несчастных шести лет, что я провёл с отцом. Не заменит того, что именно он научил меня говорить, ходить, читать, писать и держать камеру в руке. И сколько бы она не кичилась своей любовью к сыну, ей ближе была и будет Доретти, ведь она девочка. А я как запасной вариант на случай, если Дори снова не окажется дома, а на столе будет стынуть её любимая лазанья. Но ведь я её в этом не упрекаю, верно? Я думаю, маме всё-таки не достаёт обычного родительского понимания – я уже взрослый и вправе решать, чем и как я буду заниматься по жизни. Да и навряд ли моя личная жизнь когда-либо станет напоминать похождения отца, учитывая не только мою сексуальную ориентацию, но и планы на жизнь. Я не моя сестра – не собираюсь выскакивать замуж в 20 и рожать в 21. У меня на первом месте карьера стоит – хватит с меня любви. На втором – саморазвитие, даже если это тесно перекликается с первым. На третьем – деньги, ведь я не хочу в старосте оказаться в полной нищете, не способным обеспечить себя и своё потомство, которое, с натяжкой, располагается на четвёртом месте. И если на то пошло, то желание заводить отношения отпало сразу после того, как все люди, которым я доверял, отвернулись от меня. Маме – опять не угодил, сестра в принципе не поворачивалась никогда передом, про «лучшего друга» стоит промолчать, да и про других «друзей» тоже. [так провожу дневное время] Единственный человек, который не бросил меня даже после того, как меня с потрясающим позором выкинул из жизни самый близкий человек, – Мия. Лучезарная блондинка с крышесносной улыбкой, тяжелым взглядом и богатым внутренним миром. Слишком контрастная девушка – как раз то, что нужно для дружбы со мной. Она не из тех, кто пользуется своей внешностью, хотя многие парни с радостью бы потратились на неё в ресторане, чтобы потом оприходовать как надо. Но Мия не ставит свои красивые черты лица и фигуристое тело в какой-то личный авторитет. Она ценит людей за мозги. Либо они есть, либо их нет. И так уж вышло, что я стал исключением. Девушка часто признавалась, что у неё не был такого безмозглого друга, как я. Телефонная книжка Мии в принципе ограничивается двадцатью номерами, из которых пятнадцать – её потенциальные работодатели. С ней трудно найти общий язык, если она сама не захочет этого. В силу боевого характера и скептического отношения ко всему, что движется, в старшей школе Мия заработала себе репутацию надзирателя, а если кому-то нужен был совет, то через нас с Каем его спрашивали у Мии. А что от неё, собственно, как от будущего журналиста ещё требовать? Только холодный ум и точный расчёт. Она не прогибается и учила меня этому же с тех самых пор, как мы познакомились с ней на кружке по режиссёрскому мастерству. Мы с Кхаем тогда только переходили в старшую школу, и решили, что не будем терять три месяца лета зря, а займёмся чем-то продуктивным, что точно поможет нам в будущем. Кхай нацелился на получение опыта в актёрском деле, но понятно было, что он просто пошёл хвостиком – куда уж ему было без меня, ага. И Мия как-то слишком внезапно оказалась объектом нашего внимания. Мы спорили, что нас заинтересовало в ней больше: красивое личико или то, как она самозабвенно ругалась с преподавателем, прямым текстом говоря, что старый несёт какую-то ересь, и нет ничего постыдного в датском кино, ярой поклонницей которого [как мы выяснили позже] она является. В итоге: кореша. Это был первый и, так уж вышло, единственный человек, которого мы пустили третьим в нашу строго дуэтную дружбу. Хотя девушка не особо горела желанием играть с нами в лучших друзей по началу и всё с тем же скептицизмом относилась к нашим шуточкам про засолки и странным разговорам о запахе мазуты. Мия считала нас ненормальными, но сама потихоньку становилась такой же. [провожу каждый день будто в тумане] Старшая школа свела нас с Мией на целый год в театральной студии. Там мы сдружились по-настоящему. В последствии мне станет понятна та сторона девушки, которую обычно она скрывает: сплетница. Мия была не шибко расположена к Кхаю, а моя компания ей была очень даже по душе. Она считала таких парней, как Янг, крайне специфичными на доверие: никогда не знаешь, где эта верная псина нассыт в следующий момент. Но я со смехом в глазах уверял её, что на счёт Кико она точно ошибается, что я знаю его столько, сколько себя помню, и ей стоит пересмотреть своё отношение к нему. [и мне становится ещё хуже] Очевидно, что, когда она слушала мои рыдания из-за предательства лучшего друга, ей очень хотелось выпалить: «Я же тебе говорила». Но первые дни она держалась. Подруга была единственной, кроме меня и Кхая, естественно, кто знал обо всём из моих уст в мельчайших подробностях, вплоть до позы в сексе и номера кабинки туалете. И, наверное, я должен быть ей жутко благодарен, ведь она была рядом всё то время, что я был не в себе: разговаривала со мной по телефону [слушала мои всхлипы и проклятья], приходила ко мне каждый день с конспектами, когда я клал большой и толстый на школу и людей, которые с таким же успехом заёбывали меня во всех социальных сетях, и выводила хоть немного подышать на улицу. Когда у меня пропадал аппетит, девушка настойчиво кормила меня с ложечки. Когда мозг атаковывала бессонница, забалтывала меня по телефону настолько, что я снов десять успевал за ночь увидеть. А когда снова выворачивало от воспоминаний, и я рвался реветь, она холодно и жёстко била меня словами. Постоянно. В ней не было этого рычага «сладкой лжи». Только горькая правда, не подбирая, как помягче или как успокоить. Нет, она не успокаивала. А зачем? Меня нужно было вразумить, по-другому бы я из этого не выкарабкался. «Сам виноват» - излюбленная фраза. «Бошкой думать надо было» - вторая. «Ты должен жить дальше для себя и для того, чтоб этому ублюдку обидно было» - три. «Это не ты его потерял, а он тебя». [мне нужен тот, кто смягчит мою боль] Мия заставляла меня стать мужиком хоть на секунду и прийти в школу, посмотреть им всем в глаза и показать, насколько мне похуй. Но мне не было похуй. Она это знала лучше, чем кто-либо, но настойчивости ей всегда было не занимать, поэтому силками тащила меня в школу, а я упирался по обе стороны дверных косяков и мотал головой. В итоге я впервые узнал, что Мия умеет серьёзно обижаться, когда заявил, что закончу выпускной год в другой школе. Туда ни желания, ни сил, ни гордости не хватило бы вернуться. Думаю, она была расстроена: её единственный друг и «самый нормальный человек в этой ублюдском гадюшнике» больше не будет рядом. Мии всё ещё было чертовски обидно за меня, поэтому она клятвенно обещала отомстить всем обидчикам, а я её вечно останавливал, ведь, несмотря на то, что мы были знакомы чуть меньше года, я знал, на что способна Мия, и даже где-то в глубине души хотел, чтобы она выпустила пар, но не хотел, чтобы она потом сама огребала, так что пришлось посадить Мию в клетку. Но она порвалась выбраться снова, когда я заявил, что не собираюсь доживать остаток своей молодости в этой сранном Сан-Диего. «Хоть убей, но эти улица, напоминающие о прошлом, уже по горло мне». Сначала были мысли, что Мия меня заколотит своими кулачкам до синяков, обзывая самыми нелестными словами, покрывая матом, как мама ребёнка тёплым одеялом на ночь. Но реакция подруги меня очень удивила: Мия просто расплакалась. Упала мне в плечо, приобняв одной рукой, и что-то лепетала про то, что я молодец, что она жутко мной гордится и что не каждый может после такого продолжать жить так, как хотел до этого. Как было в планах. На что я лишь улыбнулся: «Зато теперь я знаю, что нужно надеяться только на себя». [продолжаю разыгрывать спектакль] Мы долго сидели в день перед отъездом и обсуждали… всё. Сначала разговоры зашли о том, буду ли я искать себе подругу [«Ты хочешь услышать, что ты единственная?»], но я был слишком привязан к этой девчонке, чтобы искать ей замену. Потом пришло время разбирать старые фотографии, а когда дело дошло до старых роликов, Мия удивилась моему мёртвому спокойствию, когда из динамиков слышался голос Кхая, а на экране то и дело почти в каждом ролике [в 99 из 100] мелькала его рожа. «Успокойся, я в порядке. Прошёл чёртов год. Ты думаешь, я вечно буду по нему убиваться?». [прихожу домой – хочется чего-нибудь вредного] Захожу в комнату общежития, которая теперь будет моей на ближайшие 2 года точно, а там как пойдёт. У меня на самом деле слишком много планов, и я знаю, что большинство из них для меня окажутся неактуальными спустя полгода, но мне нравится жить какой-то определённой целью, жить для себя одного, а не распыляться на других, как я это делал все эти годы. Может, я окажусь способным в учёбе и закончу ещё и магистратуру, может замахнусь на пятый год и сделаю свой дипломный полнометражный фильм, кто знает. Главное – это ощущение новой жизни. А оно всегда приятное до покалываний на кончиках пальцев. Только новая жизнь сможет перечеркнуть старое, верно? Клин клином вышибает, если уж говорить точнее. [я объедаюсь «твинки» и выблёвываю это в раковину] Вспоминаю ли я о Сан-Диего? Я стараюсь забыть его, как страшный сон. Я стараюсь просто выкинуть из головы то, что натворил этот испорченный город с моей жизнью в раскадровке. Сколько помех на пути создал, сколько подставил подножек, сколько раз протыкал шины и запирал в чулане, чтобы я не смог найти выход, кроме как прыгнуть в окно. Он вымотал меня. За 18 лет – опустошил полностью, не оставив ничего. Ни семьи, ни веру, ни друзей, ни любовь. Только надежду. Надежду на то, что я смогу как можно скорее забыть это всё. Заглушить все привычки, выработанные за жизнь в этом идеальном до зубовного скрежета Сан-Диего. Привычки… Это чувствуется, да? Как бы я не распинался, не говорил, что всё, начинаю новую жизнь с новыми проблемами, заботами, тусовками и знакомствами… Смогу ли? [пытаюсь забыть о тебе] Смогу ли перестать убивать в себе тёплое молоко, разливающееся вместо крови по венам, слыша до боли и слёз знакомый голос в наушниках, когда плейлист подкидывает мне старую песню, записанную нами по малолетству? Смогу не шарахаться за угол, когда вдалеке словлю мираж очаровательного лица? Выну ли парную серёжку из уха, выкинув в ближайшую помойку? Перестану ли прокручивать воспоминания, как старую киноплёнку, потёртую такую, с выпавшими кадрами, но не сжигаемую, но живучую спустя столько лет? Я сбежал из Сан-Диего в Лос-Анджелес за лучшей жизнью, а нужно было бежать от себя. В этом и моя проблема – от себя сбежать не вышло. я должен оставаться под кайфом всю жизнь, чтобы забыть, что я по тебе скучаю… film frame SIX // «you» bones – air breathing in the air, hoping that it ends well silence in my ear, too loud, can't hear echoes in the streets be the sound of the breeze [они совершают то, чего не следует] В белых жёстких, новых, простынях просыпаться почему-то комфортно и свежо. Даже солнце, обжигающее глаза, не бесит как обычно, а предвосхищает что-то знаменательное. Спальня постепенно наполняется светом, а часы показывают «10:48 am», что означает скорейший подъём, быстрый холодный душ, кофе и бутерброды на бегу, чтобы успеть прийти в студию до 12, иначе хана. Но вместо этого я лишь спокойно смотрю с постели в панорамные окна на город, который обычно так не любил и презирал, а теперь он вызывает какое-то внутреннее чувство… скучания? Я никогда бы в своей жизни не поверил, что буду скучать по Сан-Диего – городу, в котором остались все мои трагедии, драмы, переживания, скандалы и предательство. Город, на который я оставил всё это, подло сбежав в тёплый Лос-Анджелес, не подумав том, что тут оставляю, слепо следовал на зов новый жизни. Сбежал от жёстких белых простыней к шёлковым халатам. От вечной непогоды к тёплым бризам. От старого к новому. [в глубине души, я пытаюсь найти место] Чувствовал ли я себя паршиво в Лос-Анджелесе? По началу всё было похоже на сказку. Будто спустя двух с половиной лет жестокой проверки жизни, я наконец-то смог вздохнуть полной грудью, ощутить лёгкость, ветер в волосах и в голове, найти себя среди уютных домов и призрачно пустых скверов в начале осени. Я чувствовал блаженство, были силы на то, чтобы покорить весь мир, свернуть горы и открыть новый необитаемый остров. Обучение при Академии нравилось мне больше, чем ненужные занятия в школе, а люди там – настоящее сокровище для такого потерянного подростка, как я. Они будто вдохнули в меня новую жизнь… Лос-Анджелес вдохнул в меня эту жизнь. Я столько всего успел за те годы, что провёл в ЛА: отучившись два года бакалавриата в Академии, я занимался на студии Universal, надо сказать, делал большие успехи и даже полгода работал оператором-постановщиком на одном из детских шоу, что крутили по ТВ ранним утром субботы. Потом ещё два года в магистратуре пролетели незаметно, я слишком часто мотался по разным коммерческим агентствам и снимал для них то утренники, то любительские клипы, попробовал себя в роли журналиста вместе с Мией, которая прилетела в ЛА, чтобы снять репортаж о Дне Благодарения в разных штатах. Мы тусовались в Лос-Анджелесе вместе около трёх месяцев [ни слова о том-чье-имя-нельзя-произносить], но потом она уехала, а я снова погрузился в учёбу, предстоящие экзамены и дипломную работу. На пятый, выпускной год я снял свой полнометражный фильм про немецкого глухонемого художника [с котором мне, опять же, помогла Мия], тем самым на отлично защитив диплом, а моё портфолио было разослано по всем известным и малоизвестным студиям Лос-Анджелеса. И как бы я сильно не рвался работать на Universal в начале обучения, после пяти лет непосредственной работе среди этого коллектива, мне порядком надоело. Такому с пропеллером в заднице, как я, нужна постоянная смена обстановки, и я доживал свои последние дни в Академии еле-еле, так как люди там осточертели до срывов и посланий далеко-далеко. Работу на Universal давали лишь в рамках «мальчик на побегушках», не подпуская к каким-то серьёзным проектам даже в качестве стажёра, из-за чего я постоянно раздражался, да и вообще нервы стали ни к чёрту. Учёба в Академии далась мне слишком тяжко, а нахлынувшая в последний год обучения тоска съедала меня день за днём. Пропал интерес ко многим людям, которые раньше казались мне примером для подражания. Пропал азарт во всём обучении с пришедшим осознанием, что я уже готов работать, готов творить, но стены Академии меня сковывали. Пропала сторона шутника – я стал чаще психовать и впадать в сезонные депрессии, из которых меня вытаскивал алкоголь и болтание с Мией по скайпу. Перестал улыбаться мелочам, а скептицизма и пессимизма прибавилось в разы. Я думаю, что просто устал от вечного солнца в глаза и больших букв «Hollywood». Лос-Анджелес оказалась более, чем просто «не для меня». Приторно-сладкий, кричаще вычурный, постоянно говорящий «посмотрите на меня, как я хорош». Он оказался катализатором всех моих загонов, переживаний и воспоминаний из прошлого. Я стал почти-почти ненавидеть его, поэтому понимал, что если останусь здесь, то стану ненавидеть и себя, и то, что я делаю, и то, как я прожил эти пять лет. [все кончится хорошо] В конце концов, мной заинтересовались Paramount Pictures, куда я сам пришёл на собеседование, просясь на стажировку. Сначала меня взяла на испытательный срок, чтобы я побегал и посмотрел, как работает такая огромная компания. Около месяца я занимался лишь бумажной рутиной, искоса глядя на всех тех, кто спешил с утра в кинопроизводственный отдел. Иногда тайком пробирался туда и сам, высматривая, что же они там делают, а потом набрался смелости и стал каким-то образом участвовать в дискуссиях по поводу цветоустановки и раскадровки сценария. Слишком плавно и скрытно я перебрался в другой отдел и стал заниматься тем, чем хотел быть всю жизнь – режиссировать. На выездные съёмки меня брали лишь как ассистента режиссёра, но при обсуждении я точно не был второстепенным лицом. И, наверное, стоит промолчать о том, скольким вещам я научился, работая в такой крупной компании даже в качестве стажёра. Когда коммерческие агентства узнавали, где я стажируюсь, без раздумий доверяли мне даже самые крупные проекты, а я и рад был. Работа меня отвлекала получше любых других занятий, при этом принося неимоверное удовольствие, когда проект уходил в стадию монтажа. И в очередной раз, когда на одной из летучек обсуждались ближайшие планы студии, я почти грохнулся со стула, поднимая руку, когда кто-то сказал, что у нас будет съёмка в Сан-Диего. Не знаю, почему меня так тянуло в обратно, но за последние полгода я осознавал, как мне необходим этот город, его жизнь, сумасшедшая и бешеная, темп этого города, солнечная прохлада, да и… Знаете, я скучал. Мне до жути хотелось снова прогуляться по тем местам, где я бывал раньше, навестить маму и наконец-то нормально пообщаться с Мией. Это глупо: я хочу вернуться туда, откуда бежал, но у меня есть железное алиби – меня высылает туда студия, это не я сам. Ага. И именно с этой мыслью я упаковывал чемодан, пока мой жених уговаривал меня взять его с собой. [я ничего не слышу] Поворачиваю голову, сталкиваясь со спящим лицом своего почти что мужа, и поджимаю губы. Его блондинистые волосы растрепались, одеяло сбилось в ноги, а ещё несёт ужасным перегаром. Вчера была очень весёлая ночка, да, любимый? Мы познакомились до пиздеца типично и слишком романтично, чтобы не блевануть при первом же воспоминании. Когда я был ещё на втором курсе, у нас целый семестр шла дисциплина, посвящённая фотографии, в целях которой мы должны были с особым внимание рассмотреть портретную съёмку. С началом практики наш курс колесил почти по всему Лос-Анджелесу, работая с самыми разными модельными агентствами, которые за большую плату Академии давали нам живые экспонаты, на которых мы могли потренироваться. Моим экспонатом оказался Салливан Квинс – потрясающей красоты молодой человек, с белокурыми волосами, сладкой улыбкой и вечно сияющими голубыми глазами. Он выглядел как принц, которому вот-вот нужно будет бежать спасать принцессу от злого дракона, а я тут задерживаю его своими съёмками. Но, судя по его лицу, что внимательно рассматривало моё, он был не очень-то и против провести пару часов в моей компании. Больше, чем пару часов. Уже спустя день работы с ним, я стал получать странные записки, которые находил в разных своих вещах, и в каждой говорилось о том, какой я красивый, замечательный, великолепный, сексуальный и так далее по плану. Льстило – что тут ещё сказать? Меня мало кто по жизни восхвалял за внешность [обычно я слышал лишь слова по типу: «Ты такой придурок, обожаю тебя» из уст лучшего друга], а тут такие признания, да ещё и с чистой искренностью. Несложно было догадаться, чьих рук дело, поэтому у нас состоялся «тот самый» разговор, после которого он меня поцеловал и на следующий день повёл в ресторан. Он стал встречаться со мной из-за большой любви, я знаю это. В его глазах постоянно она плескалась, иногда даже переливалась за бокалы, и он лил слёзы, не понимая, почему не видит такого же в моих глазах. Я лишь говорил, что не привык кого-то любить настолько сильно, как он меня. Говорил, что мне чужда нежность и слова «ты мне нужен». Что я должен привыкнуть к его любви. Конечно, я пиздел, как мог. Это было желание разбавить Лос-Анджелескую скуку, а потом уже как-то приелось. Привык, что он приносит мне шоколадки на работу, целует в щёку и с сияющими глазами обнимает меня, когда я приглашаю его на свидание.  Тогда я действительно понял, что любовь, оказывается, может родиться со временем и никуда не исчезнуть даже спустя несколько лет. Мы проводили вместе кучу времени, он помогал мне с моей работой, а я – с его. Мы вместе завтракали, обедали, ужинали… Стали настоящей парой, из тех самых, сладеньких, которые целуются в парке, держатся за ручки и ставят семейное положение в фейсбуке. Но с ним я научился не стрематься этого, не скрывать свою ориентацию, плевать на мнение окружающих и… научился правильно любить? Наверное, да [я ведь не любил никого до этого, кроме]. Салли и вправду многому меня научил, это бесспорно. Немало важно, что он просто шикарно податлив в постели, да и в жизни тоже. Возможно, он слишком хорош для меня. Именно хорош: лучезарный, жизнерадостный, с горящими глазами молодой парнишка, а я потухший, депрессивный, каждый раз уходящий в работу бурчащий старик. Но он делает меня лучше, поэтому я и держусь за него до сих пор. Уже почти пять лет. [эхом отдаются звуки лёгкого ветерка] Выпутываюсь из объятий Салли и топаю босыми ногами на кухню, чтобы наконец-то проснуться. Варю кофе на две чашник, грею одну яичницу, как хороший муж, который заботиться о своём муже. А в Сан-Диего всё ещё палит нещадно солнце, хотя вчера был жуткий дождь. Я подхожу к большому, упирающемуся в пол, окну и наблюдаю за снующими туда-сюда людьми. Поднимаю глаза выше, смотрю на своё потрёпанное отражение в стекле, судорожно вздыхаю и прикрываю глаза. Похмелье даёт о себе знать, как никогда. Вчера был мальчишник. Вообще, я был против этой чуши, потому что меньше всего мне хотелось идти куда-то перед завтрашней работой и смотреть, как мальчики рвут на себе бедные красивые рубашки, которые я б лучше просто носил, чем выпендривался перед публикой, показывая шикарное тело. Но Мия, чёрт бы её побрал, думала совсем по-другому, поэтому притащила меня в какой-то охуенно сочно мигающий вывесками клуб, в котором она сняла отдельную комнату для меня и пары моих друзей. На мой немой вопрос в глазах, когда на сцену перед нами вышла девчонка, она лишь пожала плечами: «Для друзей». Но когда перед нами появился парень, или мужчина [из-за маски не было видно], в обтягивающих кожаных штанах и белой прозрачной рубашке, я немного выпал из реальности. «От друзей». [последний – по ощущениям был как первый] Чтобы понять, о чем я говорю, нужно просто один раз увидеть. Его плавные движения чёртовыми охуенными бёдрами были словно маятник, которым в три секунды гипнотизируешься и больше не может оторвать взгляда. Его пресса хотелось коснуться так сильно, что начинало покалывать подушечки пальцев. Я клянусь, он мог сделать любого моего друга-натурала в одночасье геем, причем в позиции «снизу». Он был до невозможности хорош, но не так, как Салли. Он был хорош в сторону бэд боя, штаны на котором вот-вот треснут от накаченных бёдер и ещё кое-чего. В середине танца я осознал, что хочу оседлать его. И парень, будто прочитав мои мысли, сам уселся на меня, под одобряющие улюлюканье друзей и Мии, плавно водя задницей на моих коленях. До дури хотелось вцепиться в его бёдра, но он тихо прошептал на ухо: «Без рук», и я продолжил просто двигаться ему навстречу.  Пока… В нос резко ударил знакомый запах, перебитый каким-то слишком приторным ароматом ванили, а потом парень пригнулся, кусая меня за мочку уха, засасывая серёжку, и я заметил такое же блестящее украшение у него на левом ухе. Мы оба замерли. Продолжала играть надоедливая, вульгарная музыка, но она слышалась будто сквозь вакуум. И, как бывает только в фильмах, наши взгляды пересеклись… [первый раз был последним] Достаю из одной банки с какой-то крупой пачку сигарет. Я не курю, не курит и Салли, но эта пачка – все мои воспоминания о Сан-Диего. Вытаскиваю одну сигаретку и провожу ею под носом, вдыхая запах. Тот самый. Знакомый запах. Не забыл бы, даже если лишился обоняния…Такой приятный, родной… Слышу шаги в коридоре и прячу пачку как можно быстрее, принимаясь судорожно хлебать кофе, не сводя взгляда с окна. Салли кладёт мне голову на плечо, обнимая сзади, а у меня мурашки по коже бегут от мыслей [«Без рук»]. Он что-то спрашивает про вчерашний мальчишник, спрашивает, как и что было, а я пытаюсь отвечать без единой эмоции, односложно, лишь бы в голосе не было слышно предательскую дрожь. В итоге не выдерживаю и сматываюсь в ванную: «Нужно собираться на съёмку». У меня есть работа моей мечты, солидная зарплата, куча предложений, стажировка в одной из самых известных в мире студий, заботливый жених, дом в центре Сан-Диего и куча вкусной ресторанной еды в холодильнике…А счастлив ли я? Нравится ли мне так жить? Предельно понятно, что любой был бы безумно рад жить такой жизнью, какой живу я уже на протяжении многих лет, но…Меня преследует чувство, будто я не на своём месте. Знаете, такая разрывающая душу мысль между тем, что имеешь, и тем, что «а если бы», «могло бы». И я знаю, что могло бы быть намного лучше, чем сейчас. И вместо овощей в холодильнике лежало бы куча крылышек из kfc и банки пива. Я изменил всё своё окружение – это пошло мне на пользу. Я добился всего, что планировал – безусловный плюс. Но стоит мне остаться один на один с собой, я понимаю, что всё мне это не нужно. Что пустота, та, внутренняя, не внешняя, она не ушла, постоянно следует за мной, как верная спутница, как сторожевой пёс, иногда совсем незаметно подкрадываясь и ударяя обухом по голове. Как правда, которую осознаёшь не сразу, даже не задумываешься о ней, а потом в один день, как сегодня, просыпаешься и – я скучаю по нему. [я закрываю глаза, надеясь вскоре тебя увидеть] Не понимая, не осознавая, не хотя этого, я скучаю. Больше, чем ненавижу, меньше, чем люблю. Завис в грёбанном подвешенном состоянии и всё никак не выползу. Будто есть часть меня в нём, в его голосе, запахе, смехе, оленьих глазах, тёплой улыбке, сильных руках и мягких, как шерстяной свитер от бабули, губах. И меня этого лишили. Пресловуто – забрали, как кислород, а без него, как рыба без воды – открываю-закрываю рот, бултыхаясь в жизни и задыхаясь в безысходности. Я так чертовски нуждаюсь в нём. Стыдно, позорно… поразительно – спустя столько лет он всё ещё часть меня. Унизительно… Смотрю на своё отражение в кристально чистое зеркало в ванной и хочется кричать. От собственной глупости, такой детской, которая была в шестнадцать лет, когда я необдуманно разрушил самое крепкое, что было в моей жизни. Уехал, оборвал все связи, запретил говорить Мие о моей новой жизни кому-либо, прикинулся полностью мёртвым для человека, который когда-то делал меня абсолютно живым. Но мне следует побыстрее с этим разобраться. Мне просто надо это подавить, как было шесть лет назад – просто сбежать от этих воспоминаний, от рук и языка, так приятно изучавшего мою шею ещё вчера, а теперь фантомно ощущается по всему телу, давая отсылку к ночи многолетней давности. Но сейчас это никому не нужно. Надо забыть, выкинуть из головы и жить дальше своей крутой новой жизнью, с кучей офигительных мероприятий, интересных съёмок, новых знакомств… Может, мне и вправду будет лучше без него. я скучаю по жизни, где мы были вместе